Месть княгини Софьи  - Александр Прозоров

Двое передовых холопов повалились из седел молча, никто и понять ничего не успел. Рассказчик даже не прервался. Но уже через миг длинные стрелы с гранеными наконечниками ударили по боярским детям. Молодому воину одна из них пробила лоб, а другая – живот, Беролому сразу три впились в грудь и плечо, а четвертая попала прямо в горло.

Трое уцелевших всадников натянули поводья, торопливо поворачивая коней – но лучники, понятно, оказались быстрее, и стрелы с легким зловещим шелестом глубоко впились в тело, пробив пухлые стеганые халаты…

* * *

Спустя полтора часа двое запарившихся всадников, вырвавшись из тесной лесной дороги на небольшую поляну, осадили покрытых розовой пеной скакунов перед небольшим отрядом явно знатных людей, богато наряженных кто в алые плащи, крытые добротным индийским сукном, кто в тяжелые шубы, украшенные жемчугом и самоцветами, кто в войлочные подшлемники, а кто в собольи и бобровые шапки. Весь отряд сверкал дорогими перстнями на пальцах, ожерельями и цепями на шеях, и сидели все путники верхом на драгоценных туркестанских лошадях, каждая ценою в целый табун обычных скакунов…

Не иначе – князья родовитые али самые достойные бояре!

Сбив шапки перед князьями, оба всадника поклонились прямо из седел и почти одновременно выдохнули:

– Московская дружина впереди!

А затем уже по очереди добавили, снова кланяясь знатным людям:

– Княже… Княже…

– Москва? Откуда?! – переглянулись князья.

– Мы дозор ихний на переходе сбили! – спешно отчитался один из гонцов. – Стрелами посекли!

– Зачем же посекли?! – повысив голос, привстал на стременах широкоплечий всадник с накинутой на плечи вместо плаща лисьей шубой. – Живые они надобны! Мертвых не допросишь!

– Не совсем мертвые, Василий Юрьевич! – поспешил уверить второй дозорный. – Половина токмо преставились. Трое еще дышат. Они о вороге и поведали.

– Мы так помыслили, – добавил его спутник, – известие сие зело важное, поспешили доставить. Раненых с разъездом оставили. Они бы скачки не перенесли.

– Надобно было хоть пару ворогов живыми вязать! – продолжил отчитывать ратников воевода. – Зачем валили всех подряд?!

– Так это, княже… – с тревогой переглянулись гонцы. – Видим, едут мужи оружные, гомонят на весь лес… Татары отродясь так себя не вели! Да и служивые не должны. Время для походов ратных ныне неуместное, распутица на носу. Мы так помыслили: ушкуйники сие али тати лесные, душегубы-разбойники. Чего их жалеть-то, дрянь поганую? Вот из-за кустов луками и посекли…

– Неуместное, неуместное… А сами мы кто?! – грозно рявкнул старший сын звенигородского князя. – В нежданное время по ворогу ударить – самое милое дело! Когда не ждут, не готовы, расслабились…

Дозорные испуганно переглянулись и снова попытались оправдаться:

– Вестимо, бояре московские тоже… Не ждали…

– Но вы-то, вы должны были…

– Обожди, брат! – Выехал вперед всадник безусый, но уже плечистый, в синем суконном плаще с рысьим подбоем и лисьим воротом, сколотым на плече фибулой, сверкающей агатами и яхонтами. Пояс юноши отливал золотом накладок, а ножны белели резной слоновой костью. Сразу видно – воин знатнейший из знатных. Тонкие черты лица, острый нос, голубые глаза. И раз уж он назвал звенигородского княжича братом, несложно было догадаться, что в разговор вмешался средний сын лучшего воеводы ойкумены Дмитрий Юрьевич.

– Чего тебе, Димка? – оглянулся на него Василий Юрьевич, но средний из сыновей звенигородского князя обратился не к нему, а к дозорным:

– Сколько дружинников под московским стягом? Кто ведет, как далеко?

– Бают, тысяч семь собралось, – облизнулся один из дозорных. – Хотя, может статься, и привирают для страху. А разъезд, знамо, впереди полков на день пути… Князь Василий Серпуховской у них за воеводу.

– Князь Серпуховской… – задумался старший из княжичей и мотнул головой: – Нет, не помню такового. А ты?

– Нет. – Дмитрий Юрьевич оглянулся на третьего всадника в дорогих одеяниях, совсем еще мальчишку лет шестнадцати на вид. – А ты, братишка?

– Нет… – пожал плечами младший из княжичей и тронул пятками скакуна, продвигаясь вперед на несколько шагов.

Он тоже был голубоглазым, крепким, с развернутыми плечами и тонкими чертами лица. Любому понятно – одна кровь.

– Коли в переходе идут, то ночевать, вестимо, на Коровьем Языке собрались, на водопое у излучины Куси, – пригладил свою небольшую, пушистую и совсем еще мяконькую юношескую бородку Василий Юрьевич и словно бы оценивающе потер волоски между пальцами руки. Затем резко поднял взгляд на гонцов: – Вы разъезд весь положили, никто не ушел?

– Никто, – поспешно замотали головами воины.

– Выходит, московские воеводы о нас пока ничего не зна-ают… – сделал вывод старший из княжичей.

– Коли дозор к вечеру к своим не вернется, московские воеводы о нашей близости догадаются, – предупредил средний княжич.

– Встревожатся! – вскинув палец, поправил его Василий. – Не догадаются, но встревожатся. Но это тоже плохо. И, стало быть, до вечера надобно успеть…

– Чего успеть? – громко поинтересовался младший из братьев, однако Василий его не расслышал. Он расстегнул поясную сумку, достал весьма увесистый кошель и бросил дозорным:

– Молодцы! – После чего он повернулся к свите и быстро, четко начал отдавать приказы: – Заводных коней к полкам! Надеть броню! Обоз бросить с возничими, охрану – в строй. Мне нужны все ратники до последнего! Без телег мы втрое быстрее пойдем, успеем к Языку вовремя.

– Но их же семь тысяч, брат! – не выдержал младший из княжичей. – А нас хорошо, коли пятнадцать сотен!

– Зато мы о них знаем, а они о нас – нет, – через плечо ответил старший из Юрьевичей. – Вот когда к вечеру дозоры не вернутся, москвичи наверняка насторожатся, изготовятся к схватке, и вот тогда точно случится беда. Посему выбор у нас простой… – Василий потянул повод, заставив тонконогого скакуна повернуться к собеседнику. – Али бежать, ако зайцы трусливые при виде тетеревятника, али самим кречетами стремительно напасть, покуда не ждут. Ты хочешь прослыть трусом, братишка?

Юный Дмитрий Юрьевич медленно покачал головой.

– Тогда, выходит, выбора и вовсе не осталось, – пожал плечами галичский княжич. – Вели холопам скакать за твоей броней! Всего полдня осталось, а нам надобно успеть и снарядиться, и еще пятнадцать верст промчаться до первых сумерек!

* * *

На Коровий Язык московские полки начали выходить задолго до вечера – медленно, лениво, словно бы устало. Воины выезжали по четверо в ряд, ибо на узком тракте больше всадников стремя к стремени не помещалось, – и растекались в стороны по обширному наволоку[3] примерно четырехсот саженей[4] в ширину и не меньше версты длиной.